Владимир МАХЛАЙ: я буду работать,
насколько хватит сил
Беседу вел Леонтий Букштейн
Корпорация «Тольяттиазот» — предприятие многопрофильное. Кроме химических продуктов, получаемых из природного газа, оно выпускает массу промышленной продукции и товаров широкого спроса. 20 лет руководит корпорацией Владимир Николаевич Махлай, доктор технических наук, обладатель многочисленных наград, титулов и званий. В беседе с нашим корреспондентом он рассказал о том, что сегодня составляет суть работы предприятия.
— Владимир Николаевич, в течение последних 15 лет на вашем предприятии проводится техническое перевооружение производств. Из каких источников оно финансируется?
— Источников сегодня достаточно. Прежде всего это наша прибыль, которую мы направляем на модернизацию оборудования, на строительство новых объектов. Второй источник складывается из экономии средств. Трата их с умом, по-хозяйски — для меня условие обязательное. Третий — кредиты. Мы их брали еще в начале 90-х. Но не «длинные» — их просто-напросто не давали, и не только нам, всем российским предприятиям, — а «короткие», кредиты на три — шесть месяцев.
— Но ведь это работа по очень жестким правилам?
— Мы шли на это, поскольку только так могли решать свои вопросы. И потом, мы взяли за правило не выходить за рамки схемы кредитования. Именно на этом и выиграли. Выполняешь все условия — кредит преобразуется в возобновляемый, так называемый револьверный, продлевающийся автоматически. Мы всегда погашали кредиты вовремя и таким образом доказали свою состоятельность. А работали, кстати, с очень солидными банками Швейцарии и Франции. Когда произошел августовский кризис 1998 года, на нас «висел» кредит порядка $40 млн. Сумма по тем временам немалая. Меня пригласили управляющие западноевропейских банков по России и ласково так попросили деньги вернуть. Досрочно. Представляете мое состояние? Я же их не под подушку спрятал, а в дело направил! Одно только утешало: это не акция против «Тольяттиазота», так с российскими клиентами в ту пору поступили многие зарубежные банки. Ну, что тут было делать? Стал униженно просить, дескать, дайте хоть до Нового года срок, чтобы собрать нужную сумму. Мне дали три месяца отсрочки, и мы все эти деньги вернули.
— Что было дальше?
— Банкиры успокоились, и я молчу. А в феврале 1999 года звонит мне управляющий одного из европейских банков и говорит: «Мы можем рассмотреть ситуацию с кредитами для вашего предприятия». Я так обрадовался! Пригласил его в Тольятти посмотреть наше производство. Он прилетел, обошел всю площадку, все цеха и производства. Мы с ним два дня проговорили. Я сказал откровенно: не дадите кредитов — мы все равно свое дело сделаем, видите, завод какой? А дадите — он будет еще лучше. Да так заговорились — чуть на самолет не опоздали. Машину в аэропорт так гнали, что наш пассажир вышел на полусогнутых ногах и истово на коленях перекрестился… Банкир наш улетел, а через два дня мы получили первые послекризисные осторожные $5 млн. Это была победа! Мы тут же покрыли оперативные долги, произвели срочные выплаты. Потом уже пошло-поехало как надо. Про тот первый послекризисный кредит я до сих пор никому не рассказывал: не давали ведь никому. А нам дали!
— А сейчас кредиты продолжаете брать?
— Как же без них? Я десять лет вел переговоры с ЕБРР, летал в Лондон на встречи, привлекал авторитетных европейских специалистов — бесполезно. Там все рассматривают под микроскопом: и экономику предприятия, и экологию, и выполнение обязательств по по ставкам, и возврат кредитов другим банкам… А потом приехала к нам первый вице-президент Норин Дойл — очень важный представитель этого солидного банка. Она осматривала завод без меня, я был в отъезде. Ей полностью раскрыли всю информацию по заводу. Приехал я ночью, а ей утром улетать. Наша встреча длилась всего 15 минут. Честно говоря, я не верил в успех и не видел уже смысла тратить на это время, в чем откровенно признался. И мою собеседницу, видимо, это задело, она просто расчувствовалась. Год спустя Норин Дойл пригласила меня в Лондон для подписания контракта на получение кредита в $40 млн. И плюс $15 млн — от Черноморского банка торговли и развития в Греции. Все — на три с половиной года, под мизерный по нашим понятиям процент. Кредит мы вернули в срок. Собственно говоря, это наше правило — по всем заимствованиям рассчитываться пунктуально, день в день. Что и стало гарантией получения заемных средств для корпорации.
— Вернемся к тому, с чего начали наш разговор, — к техническому перевооружению завода. Как использовались кредиты?
— Направляли их на модернизацию оборудования, внедрение новых технологий. Наше сырье — природный газ, который имеет свойство с годами только дорожать. То же самое и с электроэнергией. Вместе с тем без конца повышать цену готовой продукции мы не можем, нас в рамках держит рынок: какие цены заданы, по тем и продаем. Значит, нужно выкручиваться и при росте цен на сырье и энергоносители как-то сохранять цену конечного продукта. А для этого надо использовать высокие технологии, применять новые методики ресурсосбережения.
— И при этом вы наплодили «дочек», причем не только в Тольятти. Лишние деньги завелись?
— Как раз наоборот. В середине 90-х годов на украинском участке аммиакопровода Тольятти — Одесса по разным причинам то и дело стопорилась перекачка продукта. Одновременно обострилась ситуация с подачей природного газа. А знаете, что такое для завода остановка на две недели? Это проблемы с зарплатой, с налогами, да и за энергию, транспорт и прочее надо платить. Так вот, мы выжили за счет тех самых «дочек», которые работали бесперебойно. Они нам давали денежные средства, а мы расходовали их на так называемые оперативные нужды. Тогда те, кто нам устраивал то отключение газа, то проблемы на трубе, поняли, что все это бесполезно, и перестали чинить препоны. До недавнего времени.
— О чем это вы?
— О том, что нам и теперь стараются перекрыть кислород. Причем очень настойчиво и последовательно. Предприятие-то у нас хорошее, работоспособное… Всем нравится.
— Так сколько у вас «дочек»?
— Давайте посчитаем. Производства кирпича, фритты, плит МДФ, ДСП, ДВП для мебельной индустрии, реакционных труб, базальта (экологически чистого заменителя стекловаты для теплоизоляции), черепицы, железнодорожных цистерн для собственных нужд, глазурованной плитки, трикотажных изделий, мраморный карьер и участок полированных плит на Урале, сельскохозяйственная корпорация «ТАФКО»… В прежние времена, например, такой кирпичный завод, который мы построили еще в совет ский период, возводили по две пятилетки. А мы, затратив $9,5 млн, поставили лучший в стране завод, работающий по испанской технологии, за 18 месяцев. Производительность — 60 млн штук кирпича в год. Между прочим, коллегам примерно такой же завод обошелся уже в два раза дороже. Дома, коттеджи, дачи и прочие объекты в Тольятти, возведенные за последние десять лет, в основном из нашего кирпича. Сейчас мы заканчиваем вторую очередь кирпичного завода, что позволит удвоить его мощность. Это производство уже по четвертому кругу возвращает нам когда-то вложенные в него средства. Выгодный оказался проект.
А еще у нас действовало совместное с южнокорейской компанией Samsung производство бытовой электроники. Мы собрали 50 тыс. телевизоров и столько же видеомагнитофонов. На них тогда был острейший дефицит. Но налоговая инспекция просто дышать не давала: бесконечные проверки, пересчеты, вскрытие упаковок... Все дело в том, что корейцы постоянно модернизировали свои модели, и налоговая инспекция насчитала нам 6 млн руб. (по тем деньгам) начислений как будто за новую продукцию. Мы эту сумму отсудили. Правда, никто ее нам не вернул. Надоело это дело, и мы от того производства отказались. Сейчас на основном, то бишь химическом, заводе занято 4 тыс. человек, в дочерних же фирмах — более 6 тыс.
— Выходит, так называемые непрофильные активы получили на ТоАЗе постоянную прописку?
— Западные корпорации одновременно выпускают и истребители, и детские игрушки, но дискомфорта не испытывают, если подобное идет на пользу персоналу. Нам это было нужно, мы и сделали. Зато теперь у нас заводчане в достатке обеспечены бытовой электроникой, вазовскими малолитражками, служебным транспортом для поездок по области и стране. Закупили три экскурсионных автобуса — «ванхоллы» и «мерседес».
А кредиты нам сейчас выдают и отечественные банки, с ними работаем в том же ключе: все полученные средства возвращаются вовремя и в полном объеме.
— В конце октября 2005 года в СМИ появилась информация о запуске на «Тольяттиазоте» производства реакционных труб для агрегатов синтеза аммиака и метанола. Причем подчеркивалось, что специалисты компании первыми в стране освоили метод центробежного литья реакционных труб. Пожалуйста, прокомментируйте это сообщение.
— Наверное, ни одно предприятие в мире, а тем более в России, не имеет в эксплуатации такого количества реакционных труб, как наше; оно насчитывает десять мощных агрегатов-риформингов. О том, что необходимость в них острейшая, говорить не приходится. Представьте себе: трубы длиной 11 м (наружный диаметр — 100 мм, внутренний — 85 мм), работая в среде высокой температуры, выдерживают до 1100°С. В них метан под давлением 30 атмосфер и при температуре 750°С разделяется на углекислый газ и водород. На эти трубы идет специальная сталь с добавками никеля, молибдена, вольфрама — металлов, устойчивых к агрессивным средам. Всего же на заводе 5,5 км труб. Реакционные трубы могут служить до 14 лет. Но частые остановки, разгрузки оборудования сокращают срок их службы. А делают трубы всего четыре завода в Америке, Германии и Франции. Мы, например, получали из США.
Еще лет десять назад, задумав этот проект, мы обратились к немецким компаньонам с предложением построить такой завод. Цена оказалась высокой — $40 млн. Я объехал все заводы в Европе и США и увидел, что ничего сложного в подобном производстве нет. Вот и решили: выгоднее строить свой завод для замены отработавших пучков. Закупили нужное оборудование по частям у разных поставщиков, затратив на это $7 млн. И теперь мы имеем все свое, да еще и с прибылью. Судите сами: если бы мы ввозили готовые трубы по импорту, нам это обошлось бы в десятки, а то и сотни миллионов долларов — стоимость труб, таможня, налоги… Нет, лучше иметь все свое. Тем более что это не разовая акция, заводу нужна постоянная замена отработавшего оборудования. Ремонт одного агрегата нам обходится в $35—40 млн, почти вдвое дешевле, чем раньше. Представляете, какой груз мы сняли с экономики завода?
— «Тольяттиазот» в силу своей специфики потребляет продукцию и услуги естественных монополий: газовой, энергетической, транспорт ной. А их тарифы имеют устойчивую тенденцию к росту. Как при этом вам удается держать конкурентоспособные цены?
— Все эти нюансы мы увидели гораздо раньше остальных, когда еще только начиналась приватизация. Нам ведь и тогда уже приходилось работать в жест ких условиях — в полной зависимости от поставок газа и подачи электроэнергии. Случалось, что мы сидели без газа не день-два, а по две недели.
Во времена Советского Союза было проще: тогда под угрозой судебного преследования категорически запрещалось сбрасывать давление в магистрали для таких взрывоопасных производств, как ТоАЗ. Мы находимся как бы между двух труб: входит — газовая, выходит — аммиакопровод до Одессы. Так запроектирован завод, а точнее, трубопровод изначально привязан к крупнотоннажному производству.
Теперь же наступили иные времена. Аммиакопровод стал предметом притязаний других предприятий, желающих «влезть» в трубу, имея при этом свои цистерны для транспортировки продукции в любом направлении. Нас обвиняют в том, что мы якобы приватизировали трубопровод и не подпускаем к нему «чужаков». Тот, кто это говорит, прекрасно знает ситуацию, но умалчивает о ней. Те же, кто подхватил чужие слова, не знают, что у каждого химзавода уже в проекте был заложен способ внутренней переработки аммиака, для чего смонтированы спецагрегаты.
Трубопровод, повторяю, строился специально для ТоАЗа как часть технологии крупнотоннажного производства и приписывался именно к нашему заводу. Что касается цистерн, то они выделялись химическим заводам и закреплялись за ними. «Тольяттиазот» в их число не входил. Какие проблемы? И не наша заслуга, а тем более вина, в том, что нам определили доставку по специально спроектированному и проложенному до Черного моря трубопроводу.
— Понятно. Теперь вернемся к ценам на готовый продукт.
— Независимо от цен на газ или электроэнергию стоимость конечного продукта определяет рынок. Не хочешь оказаться банкротом — крутись, снижай издержки, ищи способы экономии ресурсов. Например, большую роль в технологическом процессе играет рабочее давление газа. В прежние годы на агрегатах Chemico мы работали на высоком давлении в 320 атмосфер. И агрегаты постоянно выходили из строя, особенно компрессоры. Мы очень много времени вынуждены были тратить на их ремонт. Естественно, в производстве аммиака несли большие потери. Провели рекон струкцию отделения синтеза, снизили давление до 200 атмосфер, и агрегаты, заработав без ремонтов, достигли мощности в 450 тыс. т.
Второй пример. На главной магистрали газопроводов, подходящих к заводу, газ идет с высоким давлением, затем его на распределительной станции понижают более чем в четыре раза, а на агрегатах вновь повышают дожимающими компрессорами в три с лишним раза. Получалось: работали компрессоры, уходила сотнями кубов вода, тратилось несметное количество гигакалорий пара, тысячи киловатт-часов электроэнергии. Плюс масло для охлаждения компрессоров, подшипники… Это могло быть только в такой затратной экономике, как у нас, в СССР.
Мы построили свой внутризавод ской трубопровод высокого давления и выбросили все дожимающие компрессоры, что дало нам экономию порядка 10% всех энергетических и сырьевых затрат. Мы убрали из схемы искусственное понижение, а затем затратное повышение давления. Оптимизировали рабочее давление, несмотря на указание отраслевых институтов, доказали им, каким оно должно быть по абсолютно сокращенной схеме.
— Представляю, сколько у вас было конфликтов с разработчиками технологических процессов.
— Но не могу же я слепо следовать указаниям сверху, если сам как инженер-механик десятилетиями на практике изучал работу оборудования химиче ских производств. И сейчас, встречаясь со специалистами институтов тех лет, спрашиваю: «Как же вы нам давали такие “ценные” указания, что мы месяцами простаивали на ремонтах из-за необоснованно высокого давления в системе?» А они отвечают, дескать, сами получали такие указания, регламенты такие были… Теперь все это позади. Хотя, бывало, я сам по ночам обходил завод, следил, чтобы не горели лишние лампочки. Для кого-то это может показаться странным, но что было, то было.
Сегодня перед нами встает новый во прос: что будет с заводом после либерализации внутренних цен на газ? Не пришлось бы снова выворачивать лишние лампочки… Во всяком случае, нас ожидают серьезные проблемы: никто ведь мировую цену на химические продукты не поднимет в соответствии с ростом наших затрат на сырье.
— А как же с электроэнергией? У меня такое ощущение, что дешеветь она не будет, хотя отцы-реформаторы обещают обратное.
— Да знаем мы эти разговоры! Поэтому у меня сейчас другая идея: использовать ресурсы завода для получения собственной электроэнергии.
— Это что, свою ТЭЦ начнете строить?
— Вовсе нет. Пока без подробностей, а то у нас так: стоит кому-то узнать о новинке, как сразу же начинают палки в колеса ставить. Вот сделаем, тогда расскажу. Но вопрос проработан, расчеты показывают реальность этой задумки. Мы здорово облегчим себе жизнь и поддержим экономику завода.
— Вы предпочитаете не мучаться с устаревшими регламентами, а искать новые технические решения. Но из-за этого то и дело возникают конфликты со всякими контролирующими инстанциями. Не надоело?
— А что делать? Если я отвечаю за такое предприятие, то должен, обязан предлагать новые решения, в том числе и технические, которые давали бы ему возможность развиваться. Я уверен в своей правоте, а меня хотят остановить. И ведь чаще всего не специалисты. Просто есть у людей разные рычаги воздействия, они этим и пользуются.
— Но вы же нарушаете установленные нормы и правила?
— Тут вы не правы. Я действую как раз в рамках установленных норм и правил, знаю, что и сколько в этих рамках дозволено. И действую по предельно допустимым возможностям. Но это же еще не нарушение! И опять же, разве не я лично отвечаю за последствия всяких новшеств, внедрений, реконструкций? В химической промышленности, как и в хирургии, есть правило: не навреди. Завод — это живой организм, и порушить в нем хотя бы самый малый участок — значит получить сбой во всем процессе. Разве это шутки? Боже упаси. Внося какие-либо изменения в процесс, мы учитываем весь производственный комплекс. И, в конце концов, повторяю, не было же ни разу никаких негативных последствий от наших новаторских идей. А вот выигрыш был, не раз, и немалый.
— Как вам удается так много строить на заводе и вне его, получать грозные предписания и продолжать начатое?
— Вы же знаете, как у нас заведено. Если хочешь что-либо полезное построить, то иди по инстанциям, там тебя замотают, а разрешения все равно не дадут. Поэтому моя стратегия такова: я отдаю проект на независимую экспертизу, если получаю положительное заключение — вперед, на реализацию! Лучше я штраф заплачу и задним числом добьюсь утверждения, чем годами буду умолять чиновников об их разрешительной закорючке. Они же часто и понятия не имеют, что разрешают и что запрещают.
— Это у вас что-то типа призыва к анархии в строительном производстве…
— Анархия то здесь, то там господ ствует сейчас, в нашей действительности. Стране нужны новые проекты, новые объекты, новые инвестиции, а дело идет медленно. Не надо объяснять, что это такое — начать новое строительство. Документы по году, по два лежат на согласовании. Можно только предполагать, чего выжидают так называемые разрешительные инстанции.
Вот вам пример. В Комсомольском районе Тольятти проживает 140 тыс. человек. Стадиона нет. В то же время пять лет нам не удается пробить разрешение на строительство стадиона за свои, заводские деньги. Пять лет! И нужно-то не так много земли, а не дают. Я что, дачу себе хочу городить? Или коттедж в три этажа? Как после этого можно всерьез воспринимать разговоры о здоровье нации? Знает ли президент, что творится на местах с его идеями о развитии страны, об укреплении здоровья россиян? Что-то я сомневаюсь...
— Это уже не вопрос техники. Это вопрос политики. А у нас тема беседы — корпорация «Тольяттиазот».
— Корпорация — это люди. Им не нужны разговоры о политике. Им нужна работа, заработная плата, возможность поправить здоровье, содержать детей. Кстати, о теме. В свое время муниципальные власти Тольятти в соответствии с тогдашними решениями отняли у нас пять детских садов и отлично оснащенную больницу. Хотя завод был готов содержать социальную структуру. Сегодня видим: это было не самое мудрое решение.
— В продолжение разговора, связанного с темой среды обитания. Бич предприятий, подобных вашему, — выбросы углекислого газа и окислов азота, потребление большого количества воды. Не слишком ли наседаете на природу?
— Наш обычный расход речной воды — 55—58 тыс. куб. м в сутки. Только за последние годы удалось сэкономить миллионы кубометров. Дело в том, что мы постоянно занимаемся проблемами очистки и водоподготовки, держим под строжайшим контролем работу котлов-утилизаторов, теплообменной аппаратуры, лопаток компрессоров. Схема следующая. Пар поступает под давлением 110 атмосфер при температуре 450°С. Это так называемый острый пар. Скорость вращения лопаток — 11 тыс. оборотов в минуту. Не дай бог, в воде окажутся по сторонние примеси, тогда лопаткам конец. Поэтому тут мы действуем точно по регламенту. Внедрение новых технологий в цехах тоже направлено на природоохранную работу. На очистных сооружениях мощностью 120 тыс. куб. м в сутки мы переходим на бесхлорную очистку.
Не скрою, по выбросам в атмосферу нам давали строгие и справедливые предписания, мы их учли: исключили технологическое разделение воздуха, стали использовать углекислый газ, прежде выбрасывавшийся в атмо сферу. А на производство 1 т метанола идет 2 т углекислого газа. Уже в течение пяти лет мы ежегодно не допускаем к выбросу в атмосферу 900 тыс. т углекислого газа. Наш вклад в создание парникового эффекта теперь практически равен нулю. В ближайшее время производство метанола мы нарастим до 1 млн т, соответственно объемы потребляемого углекислого газа увеличатся до 2 млн т. По окиси углерода удалось сократить выбросы на 400 т в год. Кроме того, у нас есть такие производства, где вообще нет вредных выбросов. Например, по карбамидоформальдегидным концентратам, которые выпускаются по нашим собственным патентам и идут на производство ДВП, ДСП, МДФ на нашем дочернем предприятии. Сегодня к «Тольяттиазоту» со стороны экологов нет никаких претензий. Эту линию и впредь будем вести целенаправленно.
— О предприятии судят по кадрам. ТоАЗ славится талантливыми топ-менеджерами, грамотными специалистами, трудовыми династиями. Откуда идет приток рабочей силы? Как-то контролируете процесс подготовки кадров на будущее?
— Действительно, на ТоАЗе, в прошлом году отметившем свое 25-летие, насчитывается 400 трудовых династий. Это о чем-то говорит? Командиры производств, ведущие специалисты «выросли» на нашем заводе. Они, кстати, и стали авторами тоазовского стиля работы, который очень хорошо известен в городе. Сегодня ставку делаем на молодежь. Это умные, толковые и, должен признать, прагматичные ребята. Мне комфортно работать в такой среде. Если бы в прежние времена у нас на заводе было два-три десятка таких парней, многие проблемы преодолели бы с меньшими затратами. Они серьезно относятся к своей работе, и мне хочется помочь им продвинуться в профессии.
Глядя на них, вспоминаю себя — таким же упорным и целеустремленным был. Мне повезло, что вовремя заметили и на новые должности выдвигали. В 36 лет я уже стал директором Губахинского химического завода. Ни мама, ни папа (он погиб на шахте, когда мне шесть лет было), никто по блату не продвигал. И вот я на этих парней смотрю и радуюсь. Есть у них будущее, есть хорошие перспективы и у завода. Мы их посылаем за рубеж, на известные в отрасли предприятия. Потом требуем отчета об учебе или стажировке, предлагаем внедрять у нас то, что они там увидели. Недавно группа из восьми человек побывала на аммиачном заводе в Германии. Ездили наши специалисты во Францию, в Швейцарию. На это мы средств не жалеем. Я сам, если где-то что-то интересное увижу, тут же по приезде посылаю наших мастеров, аппаратчиков, инженеров перенимать передовой опыт.
— Много приходится ездить?
— Да, немало. Но я стараюсь приурочить свои поездки к дням, когда меньше всего востребован на заводе. Например, к праздничным дням. Вот в майские праздники прошлого года, пока заводчане по садам-огородам будущий урожай закладывали, побывал в Тринидаде и Тобаго. Предприятия посетил прекрасные. За майские праздники у меня было 44 взлета-посадки, пролетел более 80 тыс. км. А вышло так. 4 мая должен был быть в Вашингтоне, заключать договор на выделение кредита МБРР. Только прилетел, а мне сообщают: на территории Южного федерального округа назначена ответственная встреча по Таманскому порту, который мы строим. Вот и пришлось слетать туда-обратно два раза. А еще переговоры в Германии. А на 9 мая — уже виза в Тринидад и Тобаго. Поэтому маршрут дальше выглядел так: Москва — Франкфурт — Майами — Тринидад. И в новогодние каникулы, а это почти две недели, опять ездил по родственным предприятиям. Заграница все-таки столько не гуляет. А химпредприятия тем более, они функционируют в непрерывном цикле. Для чего, скажете, эти поездки? Мы должны держать марку предприятия высоко, ведь мировой рынок на всех один.
— Правду говорят, что вы летаете по России в эконом-классе?
— Правду. Это в моих отчетах в бухгалтерии есть. А что?
— Можно было бы себе позволить везде 1-й класс или, на худой конец, бизнес-класс…
— Я и в самолете работаю с документами, поэтому не придаю значения классу. И вообще, деньги нужно считать. А когда перелет по времени 10—14 часов, выбираю бизнес-класс.
— Ну да, все магнаты экономят на носках и шнурках, я читал…
— Да нет, тут нет подражания магнатам. Хотя меня то и дело «прикладывают» этим званием. Вы поймите одно: я все время на виду, за мной тысячи глаз наблюдают. И мне не все равно, что обо мне думают заводские люди. Как я смогу призывать их к экономии и рачительному расходованию ресурсов, если сам буду роскошествовать по высшему разряду?
— У вас лет 40 стажа, заслужили, наверное.
— Вообще-то, мой рабочий стаж более 52 лет, из них только в химии 45 лет, почти пять лет на подводной лодке и три года работал токарем.
Я заслужил право именоваться председателем совета директоров и представлять корпорацию на мировом рынке и в банковских и властных структурах. Остальное — это уже дело человеческой совести. Когда вижу, как наши молодые олигархи играют свадьбы ценой в десятки миллионов долларов, понимаю, что они просто не думают о тех, кто трудится на их предприятиях. Ведь большинство их рабочих и инженеров не могут себе позволить даже недельную поездку в Турцию. Быстрые деньги портят человека, а возможность расходовать их по своему усмотрению портит еще больше. Надо понимать: все, что попало под приватизацию, создано трудом нескольких поколений и нам, собственникам, принадлежит только юридически. В моральном плане это общее достояние. Нужны годы и годы, чтобы люди свыклись с мыслью, что все теперь у нас по-другому. Зачем торопить события?
— Но вы же миллионер.
— Миллионер? Я себя таковым не считаю. Все это создано народом, рабочим классом, и принадлежит обществу, составляет главную часть его благосостояния.
Для себя я решил: использовать ровно столько средств, сколько необходимо, и шиковать не имею права. Иначе как людям в глаза смотреть и давать им указания, распоряжения. Они не скажут, но обязательно подумают: «Ведь все это — строительство новых объектов, ремонт цехов, производство продукции — мы делаем для тебя. С чего бы это?» И правда, с чего? Один человек ничего не сделает, тем более сегодня. Вот коллектив и должен всем этим пользоваться. А я, по-хозяйски применяя свой опыт, знания, просто обязан выложиться для людей, полностью отдать все силы, реализовать свой потенциал, все то, что получил благодаря маме, учителям, талантливым специалистам и отличным руководителям. Я всю жизнь стараюсь следовать их урокам. Наверное, порой бываю излишне требовательным и жестким, но я не позволю растаскивать, расхищать наши с коллективом материальные ценности. Не для того меня в 85-м ЦК КПСС и правительство в добровольно-принудительном порядке направили на «Тольяттиазот». И с тех пор я не давал повода для досужих разговоров о своих якобы богатствах. Наверное, я несколько эмоционально говорю обо всем этом, но еще раз повторю: все, что имеет ТоАЗ, — это общественное достояние, которым должно пользоваться не только сегодняшнее поколение заводчан, но и будущие.
— А зачем эта скромность коммуниста-ленинца? Когда же еще пожить? Жизнь-то у вас одна…
— Ну, одна. И для чего она? Проедать деньги, которые, по сути, принадлежат многотысячному коллективу?
Если в чем-то меня и можно упрекнуть по части трат, так это за мою служебную «Ауди». Это скоростная машина и более или менее безопасная. В аэропорт я доезжаю за полчаса.
— Ну, такие машины в личной собственности имеют сегодня и совсем юные бизнесмены, пару-тройку лет удачно поторговавшие оптом мороженой рыбой или китайскими шариковыми ручками. Вернемся к текущим делам.
— Я считаю, что за последние 10—15 лет при наличии тех природных ресурсов, которые есть в стране, нам так и не удалось достичь того благосостояния российских людей, которое они заслужили за десятилетия войн, разрухи, социальных и политических потрясений. Президент Путин ведь хорошо говорит обо всем этом в своих выступлениях, и я полностью поддерживаю его идеи, стараюсь на деле выполнять его тезисы. Однако в повседневной жизни вижу: происходит что-то не то. Не совсем так получается, как хотел бы наш президент. Может, потому, что ему (как и нашему предприятию) противодействуют чиновники? Чего они хотят? Чтобы мы им платили большую мзду за подписи на нужных бумагах? Сколько же приходится терпеть неуважения с их стороны, сколько унижений за то, чтобы тебе позволили делать свое дело!
— Значит, выхода нет?
— Есть! Все равно будет так, как людям надо. Теперь не 50—60-е годы прошлого столетия. По-другому думает и власть, по-другому и люди жить хотят. Так оно и будет. Правительство наше служит народу и живет на его налоги. И себя считаю обязанным своему народу, заводскому. Мои принципы — уважение к тем, кто трудится в цехах, и помощь им в жизни. На то я был поставлен много лет назад, это я делаю и сейчас, что бы про меня ни писали неизвестные мне «писатели» в Интернете и в СМИ. Кстати, ни один из них со мной не встречался и лично со мной не беседовал. Как же они могут знать о моих мыслях и намерениях?! А из меня строят какого-то монстра, захватчика чужой земли. Но земля-то у нас пока что вся российская.
— Вы без предисловий перешли к важнейшему для вас сегодня вопросу — к строительству порта в Красно дарском крае. Уже несколько лет «Тольяттиазот» строит и пытается легализовать терминал по отгрузке аммиака в бухте Железный Рог. Власти Краснодарского края этим в последнее время недовольны и делают все от них зависящее (а зависит многое), чтобы уже вложенные сотни миллионов долларов не работали на отечественного производителя. Чем вы это можете объяснить?
— Вопрос о Тамани — это особый, очень тяжелый вопрос. Мы приобрели для этого объекта свыше 200 единиц транспортной техники почти на $100 млн. В наличии грузоподъемная, скоростная, компьютеризированная техника весом от 40 до 500 т. Кроме того, семь единиц плавсредств, буксиры-кантовщики. Не считая наземных, подземных и гидросооружений. Сдвинуть с места этот вопрос пока не могу, а надорваться не хочу, ибо тогда уж точно сработает цитата, часто употребляемая СМИ: «Порт будет или с Махлаем, или без». Но уверен: таким, каким я его вижу, без моего участия никогда не будет. Сегодня в порту Тамани все стоит, «киснет» в солончаковых глинах и на обломках войны, на которых построено гидросооружение.
Меня очень задела фраза, произнесенная на одном большом совещании, дескать, пришел Махлай на «чужую землю и начал партизанить». Я не смог ответить на эту реплику, сказав, что нахожусь на российской земле, — мне просто не дали слова. А еще постоянно смакуют слово «экология» в невыгодном для нас контексте. Хотя у нас имеются все необходимые экспертизы — экологические, государственные, МЧС и т. д., — и их результаты представлены в соответствующие специализированные органы.
Не могу понять, почему не разрешается строить в соответствии с договором, который мы подписали с администрацией края? Восемь раз приостанавливалось строительство на срок от трех до девяти месяцев, и сегодня еще нет разрешения. А ведь порт должен был работать уже в 2001 году, крайний срок — 2002 год. Уникальное крановое оборудование второй год стоит на пневмоходу. Резина стареет, выгорает на солнце… Сердце кровью обливается, когда смотрю на все это. А главное — порт не приносит дохода местному краю, его людям. Ведь с 2002 года по настоящее время налогов в бюджет Краснодарского края уплачено только около $7 млн, а могло быть в три раза больше. Рабочие бездействуют, люди отправлены по домам на неопределенное время.
Представьте себе, как можно остановить одним словом «Запретить!» строительство, когда там работало, согласно планам, около 1 тыс. человек, более 20 строительных, монтажных организаций, более десятка институтов. Остановить такой маховик, набиравший длительное время максимальные обороты, — где такое бывает? Да, там есть вопросы по второй очереди. Однако второй год документация лежит на «согласовании». Скажите, как можно остановить строителей, монтажников, институты, когда с ними заключены договоры, в том числе и на перспективу? Заморозить строительство — значит лишить средств рабочих. А мы вынуждены были под давлением это сделать — в ущерб народу, государству и в целом России. Будем ждать, когда «созреют» некоторые люди.
Завод пришел в регион, удаленный от места его дислокации, не от нечего делать, а потому что так складываются обстоятельства. Если сопредельное государство препятствует российскому предприятию в сбыте готовой продукции, то как может наш же, российский регион совершать то же самое? Каким благовидным предлогом это оправдать? Что, кому-то очень нужно остановить химическое предприятие непрерывного цикла? Лишить сотни фирм-потребителей необходимой продукции? Тысячи рабочих и инженеров «Тольяттиазота» — заработной платы? Экономику страны — налогов, которые мы много лет исправно платим, и в немалых объемах? У меня нет ответа, но есть предположения. И я найду время и место высказать их.
— Вчера, накануне нашей беседы, я передал вам почти полсотни страниц сайтов Интернета, где вас выставляют в очень неприглядном свете. Не нравятся в основном ваши действия по аммиакопроводу и по строительству морского порта для отгрузки аммиака в Краснодарском крае. Что вы можете сказать об этом?
— То, что вы мне дали почитать в таком объеме, я вижу впервые. Хотя ничего удивительного нет, во всяком случае, для меня. Это мои заочные оппоненты, ни разу не решившиеся дискутировать, как говорится, глаза в глаза. Издалека и пока что безнаказанно они пытаются меня остановить, попутно поучая, как нужно управлять процессом. И в связи с этим у меня есть полная убежденность: среди них нет ни одного человека с таким стажем работы в химической отрасли, как у меня, — более 40 лет, в том числе в ранге генерального директора (теперь председателя совета директоров) — свыше 30 лет, причем на уникальных отечественных предприятиях непрерывного цикла. На моем личном счету создание 34 современных производств на двух отечественных химических предприятиях. Вот потому-то я и уверен, что действую правильно, и не из личной корысти, а в интересах нашего коллектива, нашей страны, ее экономики. А попытки выставить меня корыстным человеком говорят о том, что у этих людей никогда не было в распоряжении и управлении серьезных средств. Мне же, оперирующему сотнями миллионов и миллиардами рублей, уже давно понятно, что человеку на личные нужды требуется не так уж и много. А вот осознание того, что ты делаешь масштабное дело, — оно всегда нужно настоящему мужчине, руководителю. Я себя считаю таковым и буду делать то, что мне предназначено судьбой.
Знаю, есть «доброжелатели», которые были бы рады, если бы я отошел от дел, оставив им на поживу то, что десятилетиями создавалось тысячами и тысячами заводчан. Так вот, должен их, этих «бойцов невидимого фронта», огорчить. Скажу, как в анекдоте: не дождетесь! Кто со мной работает, тот знает: я упрям, последователен, досконально знаю предмет. Да, я не ангел и не всегда действую по правилам паркетного этикета, но у меня нет более важной цели в жизни, чем завершить начатое, вывести завод на новые высоты. В том числе и достроить порт в Тамани. Потому что уверен: никто не сделает его таким, каким он должен быть, — суперсовременным, достойным ХХI века. А пока мы были вынуждены остановить строительство и ждать, как я уже сказал, когда «созреют» люди: поймут, что строительство этого объекта необходимо и очень актуально для Российского государства, для народа. Выведу — тогда еще посмотрим, кто раньше отправится в отставку.
— Это ваш манифест?
— Это моя позиция. Сегодня и всегда.
— Как-то уж очень круто…
— Не та у нас жизнь, чтобы вяло мямлить про корректность или необходимость учитывать в своей повседневной работе мнения всех встречных-поперечных псевдоспециалистов. Я не нуждаюсь в советах посторонних. А с кем посоветоваться — знаю: у нас отличный инженерный корпус, грамотные специалисты в цехах, хорошо подготовленные молодые ребята управляют сложнейшими установками. С ними любую экономическую, строительную, технологическую проблему мы обсуждаем и решаем по уму. А на всяческие наветы по поводу нарушений при строительстве морского порта, 40-километровой железнодорожной ветки к нему и массы других объектов скажу: все это создавалось и создается в строгом соответствии со строительными нормами и правилами, после экспертиз ведущих научно-исследовательских институтов. Правда, про нас говорят обратное, но ведь есть документы и заключения. И, к слову, звание свое доктора технических наук я не покупал в переходе метро.
— Среди ваших заочных оппонентов ученых что-то не видно…
— Да какой же ученый, тем более в технической сфере, будет за глаза переругиваться с оппонентом? Для этого есть открытые дискуссии. Я лично к ним готов. Не возражаю против разговора на равных и со всеми иными несогласными. Только кто они и где они? Про ваших коллег я не говорю: они часто пишут с чужих слов, недостаточно зная предмет обсуждения. Я это им прощаю.
— Вас постоянно упрекают в возможных нарушениях экологической дисциплины. Якобы все вы делаете не так, не там и не в том объеме. Речь даже заходит об экологической угрозе морю и краю в целом...
— Разве я безумец, чтобы инвестировать в проект сотни миллионов долларов и не проработать предварительно все аспекты сохранения природы и биоресурсов моря? Это же надо быть просто Петрушкой, клоуном, чтобы так планировать развитие транспортной системы в экологически чувствительном регионе.
— Вы сказали о 40 годах своей работы и 30 годах директорства на двух химпредприятиях. Были у вас инциденты с вредными выбросами или угрозой таковых?
— Ни в атмосферу, ни в воду, ни в почву никаких выбросов не было. Мы проводим множество больших и малых мероприятий, чтобы химическое производство было безвредным для окружающей среды, пожаробезопасным и газобезопасным.
По Тамани же хочу сказать, что специалисты восьми институтов из Швейцарии, Германии, Чехии и Бельгии после ознакомления с нашим проектом на месте авторитетно заявили: среди 150 подобных производств будущий таманский порт — уникальное и образцовое по проработке всех острых вопросов экологии предприятие. И в России мы получили положительное заключение 21 специалиста в ранге профессоров и академиков. Мало? Причем мы провели все это коллегиально, пригласив представителей из Тамани и Краснодара. Но лишь один человек — экономист из Тамани — присутствовал. Вот оно, отношение к проекту государственного значения. Проще морально уничтожать его, заявляя о недоработках. Ни один из членов специально созданного совета, анализировавших наш проект, не дал отрицательного заключения; поступило только две-три рекомендации, которые мы учли в дальнейшем.
— Закончить нашу беседу хотелось бы на оптимистической ноте. Вы верите в свою звезду?
— Не знаю, есть ли у меня звезда. Может быть, есть. Потому что мне интересно и жить, и работать. И я буду делать это, насколько хватит сил.
Журнал «БОСС» №1 2006 г.