Андрей МАКАРЕВИЧ: я не даю советов и не слушаю их
Текст | Леонтий Букштейн
Фото | Александр Данилюшин
Андрей Макаревич, создатель и бессменный руководитель «Машины времени», и сам вполне соответствует этому загадочному устройству: он преодолевает десятилетие за десятилетием и при этом не снижает ни своей мощи, ни тяги к новому и интересному. Чем сегодня занят легендарный музыкант — об этом он рассказывает нашему корреспонденту.
— Андрей Вадимович, я был на недавнем вашем концерте в Олимпийской деревне и поразился тому, как публика реагирует на ваши песни. Что вы испытываете, когда зал в тысячу человек стройно и правильно поет целые куплеты, а вы только иногда дирижируете или задаете ритм?
— Удовольствие испытываю. Ощущение такого мощного энергетического обмена. И ощущение того, что не зря мы всем этим занимаемся. Когда нам исполнилось 25 лет, у нас на Красной площади, по приблизительным подсчетам, было от 150 до 200 тыс. человек. Это происходило 13 лет тому назад. Когда нам исполнилось 35, народу было меньше, и, думаю, исключительно из-за того, что в отличие от 25-летия вход сделали платным. Нас просто обязали продавать билеты для некоего регулирования состава публики. Но тоже собралось эдак тысяч 50.
— Вы много лет видите публику со сцены. Какая она? Меняется с годами?
— Конечно, она меняется. Мы это видим, мы это ощущаем. И учитываем, но не кардинально. Мы такие, какие есть, и сильно подстраиваться под новые веяния не станем.
— Ну да, «не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас»… Есть выражение «писать в стол». Это когда писатель творит, не желая знать мнение читающей публики. А у вас как?
— «Писать в стол» для музыкального коллектива глупо. Наш жанр обязательно предусматривает контакт с теми, для кого мы это делаем. Музыка «в стол» не пишется. Я вообще не очень понимаю, что такое «писание в стол». Если ты поешь, но не знаешь зачем, то возникает вопрос: кому поешь-то? Лучше сиди дома и пой, зачем выходить на сцену? Я вообще не вижу смысла делать что-то, если это что-то никому не нужно. Но мы ведь не пишем «под публику», мы все-таки пишем «под себя».
— И при этом задеваете сокровенные струны у тысяч и тысяч ваших слушателей…
— А так получается. Мы ничего специального для этого не делаем, уверяю вас. Никогда в жизни я не вычислял, что сегодня волнует людей. Я писал и пишу про то, что волнует меня. А я такой же человек, как зрители в зале, я дышу с ними одним воздухом, читаю те же газеты. Я один из них. Поэтому здесь все не очень сложно.
— А на постамент, на котурны не хочется? Цените связь на уровне обычного человека?
— Я ее, эту связь, пока не потерял и, надеюсь, не потеряю.
— Как вы сохраняете вот эту способность быть в контакте со своей публикой, понимать и чувствовать ее?
— А как вы сохраняете способность ходить-говорить? Это же все естественно, как дышать. Я вообще не думаю о том, как бы мне сохранить контакт с публикой. Он есть, и все тут.
— Из чего сегодня состоит ваша жизнь?
— Гастроли, концерты, съемки, репетиции, сочинение песен, поиск денег на новый проект, предоставление времени для интервью, хотя, честно вам скажу, делаю это с неким отвращением.
— Спасибо, что преодолели его по отношению к журналу «БОСС»…
— Пожалуйста. Это не конкретно по отношению к журналу, а вообще как к форме траты времени, которого хронически не хватает. Все, что перечислил, делаю постоянно. Если в шестеренке выпадет хотя бы один зубчик, разладится вся машина.
— В этой круговерти вы как-то выделяете специальное время на творчество?
— Никак не выделяю. Все происходит внутри, постоянно и одновременно с текущими делами. Ну представьте, я говорю вам или себе: «Извините, я приостанавливаю свою текущую работу, поскольку у меня время творить…» Смешно.
— В 2002 году вы начали проект с «Оркестром креольского танго». Чем это было вызвано?
— Тем, что я всегда любил джаз, но никогда не умел его играть. Я обожал его слушать, и мне всегда хотелось расширить музыкальные рамки, в которых существует «Машина времени». Но я понимал, что играть джаз в «Машине времени» невозможно, поскольку здесь музыканты играют то, что они умеют, а джаз находится за рамками их умения.
Я какое-то время ведь пел песни просто под гитару, параллельно занимался рок-н-роллом с «Машиной времени». Потом бардовская эстетика как-то поднадоела и осталась в прошлом столетии. А затем я встретил молодых музыкантов, о которых хочу сказать особо. Женя Борец — аранжировщик, великолепный джазовый пианист из Казани. Сережа Остроумов, пожалуй, лучший барабанщик в нашей стране. Он из Альметьевска, Республика Татарстан. Сережа Хутас — фантастический контрабасист, тоже из Казани. Саша Антонов и Саша Бакхаус играли в оркестре «Папоротник», Саша Дитковский — в группе «Квартал». Вот и получилась такая команда. Они умеют играть все! Поэтому я впервые не ограничен в выборе красок. Мы собрались и стали играть музыку, и нам понравилось. Занимаемся этим уже пять лет. В ноябре едем в Лондон записывать пластинку.
— На ту самую вторую студию Abbey Road, где записывались The Beatles и где в прошлом году вы записали свой новый альбом Time Machine?
— Да. Потому что, побывав там один раз, тянешься туда снова. И не только из-за великих имен, хотя есть и такая магия: выше — только небо. Из 100 мировых, лучших альбомов поп-музыки 70 записаны на этой студии. Это самое удобное, самое приспособленное для такой работы место. Включая людей, которые там работают, и оборудование, которое там собирали все 75 лет существования студии. Один раз это попробовав и получив результат, уже не хочется в другие места.
— Вы испытали кайф?
— Бешеный! Я когда там оказался, то дал себе слово, что приеду туда с «Оркестром креольского танго». А слово надо держать. На самом деле это будет наш шестой совместный альбом.
— Они из другого поколения?
— Они младше меня лет на 10—15.
— Ну, это немного.
— Достаточно много. Если вспомнить, каким озорным я был десять лет тому назад… Но для меня никогда возраст не был барьером, барьером становились другие, более важные, вещи.
— Один бестактный вопрос о возрасте. Вы его чувствуете? Как-то боретесь со временем?
— Бороться со временем бессмысленно, глупо и амбициозно. Я просто занимаюсь тем, что мне нравится, вот и все. И, слава богу, остается довольно много того, что мне нравится. Но кое в чем количество того, что нравится, уменьшается. Например, я раньше мог смотреть телевизор, а теперь не могу.
— Времени жалко?
— Нет. Меня от него тошнит. И дело не в том, что я тоскую по «нашему времени», отнюдь нет. «Наше время» было хуже, чем сегодняшнее, гораздо хуже. Я даже и не мечтал, что удастся пожить и поработать в такой обстановке, в которой мы сегодня живем. Я думал, что «совок» будет жить вечно, во всяком случае, дольше меня. Так что нам страшно повезло. Мне кажется, что десять лет тому назад телевидение было гораздо интереснее.
— А я думал, что мы рановато родились. Вот бы лет на 20 попозже — и было бы самое то.
— Нет, мы «зацепили» очень хорошее время. Мы очень многое узнали, мы прошли исторический отрезок, который «нормальные» страны проходят в течение полувека или даже века. У нас в стране было так все спрессовано, начиная с 1986 года после прихода Михаила Сергеевича Горбачева и заканчивая 2000 годом. Мы получили невероятное количество информации, разочарований, очарований… И это прекрасно!
— А что осталось от вашего первого, школьного ансамбля The Kids?
— Ничего. Ничего, кроме какой-то животной, физиологической радости от звука электрогитары, включенной в хороший усилитель. Я уверен до сих пор, что в этом звуке есть что-то магическое, что заставляет молодых людей сходить с ума.
— Ваши теле- и радиопроекты «Смак», «Три окна», «Машина моего времени»… Вы занимались ими активно, а сейчас, кажется, не очень.
— Почему же? Я ими занимаюсь, только не веду их в кадре. Но остаюсь президентом телекомпании «Наш взгляд» — той телекомпании, которая делает эти программы. Мы также снимаем документальное кино, и оно мне очень нравится. Я уже много раз говорил, но повторю и сейчас: если бы мне пришла в голову идея программы, которая была бы одинаково интересна руководству телевидения, мне и широкому кругу зрителей, я бы с удовольствием предложение принял. А пока «вилка» разъезжается все шире и шире. Телевидение все больше становится инструментом для зомбирования, а это мне неинтересно.
— У вас более 15 выставок графики, и все они имели успех…
— Времени мало, а то бы я больше занимался именно ею. Тем более что здесь, как и в музыке, нужно постоянно держать себя в форме, иначе руку собьешь. Но тем не менее я этим занимаюсь, испытываю в этом потребность.
— Вы пишете книги, их у вас тоже немало, и большинство из них нашли своего благодарного читателя…
— Сейчас по заказу издательства «ЭКСМО» пишу книжку под названием «Мужская кулинария». Это ни в коем случае не сборник рецептов, это будет своеобразное продолжение «Занимательной наркологии». Сама «Занимательная наркология» наделала много шума в кругах осведомленной читающей публики.
— Получилась очень смешная книжка. Впрочем, написать книгу про выпивку в пьющей стране — это быть практически обреченным на успех. Но, говорят, вы далеко не все напитки приветствуете…
— От джина у меня изжога, коньяк я чего-то разлюбил. Пиво я могу выпить раз в месяц.
— Вы работаете в одиночку или вам помогают литераторы — соавторы?
— Всегда сам-один. Хотел бы я увидеть человека, который что-либо за меня напишет. Тут интервью приходится править по три раза.
— Надеюсь, мы избежим такой участи…
— А это мы еще посмотрим.
— Я читал, что в юности вы любили фильм «Последний дюйм». А знаете, он и мне очень нравился.
— Правда? Он произвел на меня сильное впечатление. Сейчас это такое милое ретро… Вообще удивительно, как режиссерам Теодору Вульфовичу и Никите Курихину позволили тогда такое кино снять. Сценарий был написан по мотивам рассказа Джеймса Олдриджа, в тогдашние времена «чуждого» нам писателя. Это было подражание американскому кино, и там были интересные подводные съемки.
— Я слышал, что вы не любите современную попсу…
— Я не знаю, что такое попса, я просто не люблю плохую музыку.
— «Плохая» — это что для вас?
— Это такая, которая либо оставляет меня равнодушным, либо мне хочется отойти от того места, где она звучит.
— В ваших песнях играют роль и музыка, и слова…
— Нельзя препарировать песню на музыку и слова. Это все равно что живую собачку резать на левую и правую половинки. Вы «Битлз» слушали, так вы же их не переводили? Многие до сих пор не знают слов их песен. А уз н ? ют — могут и разочароваться. Но было в них нечто, что держало миллионы людей в радостном напряжении. И сейчас еще держит.
И я не умею писать тексты, которые только позволяют ритмически заполнить музыкальную форму. Я считаю, что если уж вначале было слово, то человек, его произносящий, вкладывает в него какой-то смысл. Иначе это грех. Слово — для того, чтобы донести мысли, чувства, переживания.
— При такой напряженной жизни на каком месте у вас семья?
— Я не расставляю по ранжиру. Все на первом месте, в том числе и семья. Если что-то на втором месте, значит, от этого можно отказаться.
— Что в ваших ближайших планах?
— Сейчас идут репетиции. Потом вся «Машина времени» отдохнет, а я с друзьями поеду на Амазонку. Затем будет несколько гастрольных поездок. И так вплоть до ноября. В ноябре мы едем в Лондон записывать новый альбом. Дело очень ответственное, ехать туда нужно, хорошо подготовившись. За восемь дней мы должны будем записать пластинку и свести. А мы хотим, чтобы в ней участвовал симфонический оркестр, духовая секция. Нужно записать 12 песен.
— Большая нагрузка. Как вы поддерживаете физическую форму?
— Хожу в спортзал, но реже, чем следует. Иногда дома занимаюсь.
— На какие средства вы и ваша семья существуете? Занимаетесь бизнесом?
— Мне творчество — музыка, телевидение, писательский труд — приносит достаточно средств, чтобы достойно существовать.
— Многие хотят идти в музыку, добиваться известности и славы. Что бы вы им посоветовали?
— Я не даю советов и не слушаю их. Нужно делать так, как ты сам считаешь необходимым.
— Вы каждый раз поступали так, а не иначе, и это было правильно.
— Везло!
Журнал «БОСС» № 9 2007 г.